Я вошёл в воду. На меня посадили Свету. Пошли. Стремительный поток воды не позволял делать широкие шаги. Мешали и камни на дне. Конечно, надо было снять шаровары. Парусность моей конструкции была слишком велика. Я оступился на самой стремнине, и конструкция упала. Ладно, хоть Кузьмина ухватила меня за шиворот и не дала течению унести с брода в глубину. Я бы запросто утонул в своём балахонном наряде. Мы вышли совершенно мокрые. Получили по пинку от Джохара, который уже выжимал одежду, ну и, конечно, от Ильмана с Анзором. Тогда Ильман так врезал мне по голове сверху своим кулачищем, что я на какое-то время потерял ориентировку. Отжать одежду нам не дали.
Шли по болотам к промышленной зоне какого-то города или большого села. До него было километра три. От яркого освещения и низкой облачности над городом висело зарево. Каждую минуту в небе повисала осветительная ракета. Тогда весь отряд приседал и не двигался. Это было неудобно. Зато хорошо освещался дальнейший участок пути.
Скоро вышли к карьерам, мелким терриконам, железнодорожным путям и остановились на окраине жилого массива финских домов. В течение двух часов бегали то от БТРа, внезапно появлявшегося на окраине, то от машин. Занимали оборону, переходили с места на место. Наконец, вышли на железнодорожные пути, и пошли по ним.
Шли, удаляясь от промышленной зоны, по буеракам. Лес то появлялся справа, то пропадал. Наступила абсолютная темень. Мне было трудно идти в своих мокрых сапогах, но о привале никто не вспоминал. Несколько раз я терял из виду идущего впереди Абубакара. Света шла за мной. Иногда казалось, что мы идём по краю обрыва, и вот сейчас сделай шаг вправо - и упадёшь в бездну. Одно время мне чудилось, что справа внизу проходит шоссе. Но главное, что запомнилось в этом переходе - белая ленточка или лямочка на куртке Абубакара. Я ориентировался только по ней. Ничего, кроме ленточки, в этом мире не было.
Уже рассвело, а мы всё шли какими-то болотами вдоль маленькой речки. А потом впереди появились дома, и Абубакар сказал:
- Теперь придётся бежать или сидеть до следующей ночи.
Побежали. Света отстала. Её подталкивали, а мне велели догонять остальных и дали ещё в руки пустое ведро. Я узнал это место. Шаами-Юрт. Вон там за последним домом проходит трасса Ростов-Баку. По ней прошлым летом я уходил от бандитов на БМВ. Обрадовался. Возможно, теперь мы, наконец, отдохнём.
Прошли в овражке у реки и стали сворачивать на одну из улиц. В это время из леса слева прозвучали несколько выстрелов.
- Федералы охотятся, - сказал Абубакар.
Боевики рассасывались по улицам. Мы вошли во двор какого-то дома, разулись на пороге и нас впихнули в почти тёмную комнатку, вроде чулана. Туда же привели и Терентьева.
Верхнюю одежду разложили на просушку. Остальная должна была сохнуть на нас. В комнате полно матрацев, одеял, подушек. Попытались устроиться, но появились Ильман с Анзором. Они одели на нас наручники, застегнув их за спиной. Нам с Терентьевым в придачу связали ноги, а ему ещё и кляп в рот засунули. Вот, гниды! И ушли.
Абубакар пришёл только через час. Он снял наручники только мне и Кузьминой. Попросил не шуметь. Терентьева он трогать не стал. Это был не его человек. Когда Абубакар ушёл, я вытащил у него кляп. До сих пор не могу понять, как Терентьев мог спать, ведь, кроме прочего, чтобы побольше помучить, эти сволочи сделали ему "ласточку" - связали вместе руки и ноги за спиной.
Длинного развязали только утром, дав по шее за то, что выплюнул кляп.
Ни за что, ни про что, досталось и нам с Кузьминой. Уходя, Анзор и Ильман посматривали на Длинного и делали ему знаки глазами.
Терентьев долго тёр затёкшие руки и ноги. Он поглядывал то на Кузьмину, то на меня, как будто хотел что-то сказать. Но не говорил. Только охал и снова потирал руки.
В комнату заглянули хозяин и хозяйка дома. Они принесли нам бутерброды с жареной черемшой. Черемша - это такая трава, которая растёт на заболоченных или просто влажных местах. Собирают её ранней весной, выбирая только центральный стебель. Пахнет чесноком. На московских рынках килограмм черемши оценивался тогда в триста рублей.
Пока мы ели, в комнату снова заглянул Анзор. Я видел, как побледнел Терентьев. У него кусок в горле застрял.
- А, черемшой лакомитесь, - Анзор посмотрел на Длинного и вопросительно выкатил глаза.
Терентьев сделал рукой так, как будто хотел сказать: "Обождите, не всё сразу..."
Анзор продекламировал торговую зазывалку:
"Подбегай, не спеша,
Доставай свои гроша.
Покупай черемша!
Самашкинский черемша".
Последняя строчка, хотя ударение было сделано на первую "и" в слове "Самашкинский", с головой выдавало относительную географию здешних мест. Анзор прикрыл рот рукой, ещё раз строго взглянул на Терентьева и выскочил за дверь.
- Всё! - тихо сказал Терентьев. - Надо бежать.
Мы с Кузьминой молчали. Три дня назад Длинный уже попытался убежать и ничего из этого не вышло.
- Виктор, - Терентьев обратился ко мне, - ты должен мне помочь.
- Витя, не слушай его! - Кузьмина попыталась тут же пресечь этот разговор.
- Что вы предлагаете, Александр Михайлович, - спросил я даже не из любопытства. Мне было не интересно слушать Терентьева. Я не видел ни одной предпосылки к побегу.
- Мы убежим через окно, - сказал он. - Смотри, его можно открыть!
На самом деле, окно было выше, чем наполовину завалено хламом. Только разбор завалов занял бы не менее получаса. Кроме того, окно выходило во двор этого же дома.
- Как вы думаете, Александр Михайлович, - спросил я его, - куда мы попадём через это окно?
- Как куда? - удивился Терентьев. - На улицу.
- А дальше? - спросил я.
- Мы побежим к российскому вооружённому посту, - Терентьев говорил так, как будто сам это впервые слышал.
- А вы знаете, где этот пост? - спросил я.
- Да его пристрелят раньше, чем он пробежит сто метров, - сказала Кузьмина.
- Здесь населённый пункт, занятый российскими войсками, - возразил Терентьев. - Можно забежать в любой дом и попросить о помощи.
- Александр Михайлович, - сказала Кузьмина, - сегодня утром целый вооружённый отряд вошёл в село и не встретил ни одного российского солдата. Как вы их намерены искать?
- Опыт обращения к людям у нас тоже есть, - добавил я. - Нас тут же сдадут бандитам.
- Вы ничего не понимаете! - настаивал на своём Терентьев. Мы находимся в селе рядом с большой дорогой. Здесь обязательно должен быть блокпост.
Я, было, хотел сказать, что знаю даже название села, но осёкся. Я рассказывал Терентьеву историю своего побега в горах. Он не мог не знать о том, что к людям обращаться нельзя. Я, конечно, понимал, что после нескольких часов, проведённых в связанном состоянии, можно и не на такое отчаяться. Но почему он привлекает к этому нас? Ведь не из-за того же, что сейчас мы сидим в одной комнате.
И тут я вспомнил историю с гранатой. Никто из группы Джандуллы не мог знать про утерянную мной баночку паштета. Но в тот момент, когда я рассказывал о пропаже Абубакару, к нашему костру за углями подошёл Терентьев. Всё это в совокупности мне не понравилось. А Терентьев продолжал:
- Я бы мог обойтись и без вас, но мне нужен ты, Виктор. Ты умеешь обращаться с оружием, а я никогда не служил в армии.
- При чём тут оружие, Александр Михайлович? - спросил я удивлённо. - У вас есть оружие?
- Нет, но я знаю, где его можно достать, - Терентьев уже говорил так, что в уголках его губ скапливалась слюна. - Вот только бы выбраться отсюда!
Он подошёл к окну и стал раскидывать по сторонам подушки и матрацы.
- Он нас погубит, Витя, - сказала Кузьмина. - Нас обвинят всех.
- Прекратите истерику, Александр Михайлович, - я подошёл, чтобы остановить его и стал складывать вещи на места. - Скажите лучше, где вы намерены взять оружие?
- Я не могу вам этого сказать! - отрезал Терентьев.
- Но ведь вы обсуждаете с нами план побега, - возразил я, - о каких секретах между нами может идти речь? Тем более, насколько я понимаю, оружие вы хотите доверить мне.
Терентьев нервно ходил по комнате. Мы даже обрадовались, когда вошёл Ильман. Он сразу же обратился ко мне.
- Когда вы договорились бежать? Отвечай!
- Мы ни о чём не договаривались, - сказал я.
- Как же не договаривались? - Ильман хитро усмехнулся.
- Света, о чём они говорили?
- Не знаю, - сказала она, - я не прислушивалась.
- Говори, - снова наезжал на меня Ильман, - Длинный сказал, что у него есть оружие?
Неизвестно, чем бы закончился этот плохой спектакль, если бы не пришёл Абубакар.
- Представляешь, - обратился к нему Ильман, - они готовились к побегу.
- Виктор и Света, - сказал Абубакар, - собирайтесь.
Когда мы вышли из дома, он сказал:
- Посидите в другом месте. Там вам будет спокойнее.
Два двора мы миновали через подворотни. Вошли в третий. Там была кухонка, стоящая отдельно от дома. Рядом - дверь и лестница, ведущая в глубокий подвал. В нем мы и были спрятаны не столько от людей, сколько от Ильмана и Анзора. В подвале горела свеча. Тут было что-то, вроде лежанки. Но было холодно. Закутавшись в одеяла, я попытался уснуть. Света тоже закуталась и сидела.
- Хорошо, что Абубакар забрал нас, - сказала она. - Терентьеву верить нельзя. Мне кажется, это Ильман заставляет его провоцировать нас.
- Мне тоже так кажется, - ответил я, - только я не понимаю зачем.
- Они так играют с нами, - убеждённо говорила Света, - им нравится мучить людей, и они устраивают всякие провокации.
- Зачем им устраивать провокации, - возражал я, - если и без всяких провокаций они могут сделать с нами всё, что захотят?
- Но ведь так интереснее, - сказала Света. - Есть повод. И тут уж, никакой Абубакар не заступится.
Тогда я ещё не мог понять психологии кровопийцы. Да что там понять, просто не знал. Понять невозможно. Ах, ты пьёшь мою кровь! Как я тебя понимаю! Ещё более непонятна позиция Терентьева. Он мог бы договориться с нами о действиях, уж коли его заставили нас спровоцировать. Но теперь получалось так, что он просто завидовал нам и хотел, чтобы нам со Светой стало так же плохо, как ему.
Нас вывели из подвала, когда было уже темно. Посадили в набитый боевиками УАЗик и повезли. Выехав из села, машина пересекла шоссе и поехала дальше грунтовой дорогой. Минут через двадцать дорога пошла круто вверх и машина остановилась на вершине невысокой горы. Дальше заметно поредевший отряд пошёл пешком. Вначале шли по вершине горы, по засохшей грязи следов танковых траков. Иногда вдоль этой так называемой дороги попадались высокие железные кресты. Потом спустились в мокрый овраг и почти сразу же полезли в гору. Земля осыпалась под ногами, а подъём был очень крут. Взобравшись наверх, мы поняли, что одолели такой же подъём, как тот, в горах перед минным полем.
Снова короткий рывок по вершине - и вниз. Внизу вода, густой колючий кустарник, через который приходилось в буквальном смысле продираться. И вверх! Изнурительный, испепеляющий подъём. Нас подгоняют. Угрожают. Не хватает воздуха, силы уходят, уже ушли, а мы всё ползём. Мы с Кузьминой падаем на вершине. Над нами звёзды. Поискал Полярную. Она справа от линии пути. Значит, идём на запад. И опять спуск, вода, кустарник, подъём и бессильное падение на вершине. Подошёл Джохар.
- Пожалуй, в следующий раз я возьму вас с собой в разведку, - пошутил он. - Наберитесь терпения. Ещё одна гора - и мы на месте.
Ещё одна гора! Это было убийственное сообщение. Мы не выдержим ещё одной! Мы шли уже четыре часа. И всё же еще один спуск и чрезвычайно крутой подъём пришлось преодолеть. Когда я поднялся наверх, то увидел Самашки. Они лежали под нами на юге, километрах в двух. За селом - большой лес. В лесу вспыхивали звёздочки взрывов. Канонада долетала и сюда, на вершину горы. Слева от села поблёскивала в свете Луны излучина реки.
Отряд спустился с горы по дороге. В поле перед селом целое кладбище разбитой и сожжённой в бою боевой техники: БТРы, БМП и даже один танк, башня которого валялась в нескольких метрах от ходовой части.
Когда мы шли по селу, отряд стал расходиться по домам. Нас привели на рынок. Сидели там около часа. За нами присматривали совершенно незнакомые люди. Джохар заглянул в один из киосков, где ещё горел свет. Оттуда вышел толстый чеченец и велел нам и охране следовать за собой. Мы долго шли вдоль окраины села. Перебрались на ту сторону реки по упавшему дереву. Река в этом месте суживалась до двадцати метров. На той стороне углубились в лес и нас посадили в яму, которая была похожа на воронку от бомбы. Просидели так около часа. Стало светать, когда из леса появился молодой боевик. Он о чём-то переговорил с охранниками и подошёл к нам.
- Следовать строго за мной, - сказал он. - Шаг влево-вправо - стреляю без предупреждения.
Уже уходящие охранники заржали.
- Прыжок на месте - попытка улететь, Ассайдулла! Они так измучены, что не пробегут и ста метров.
- Я всё сказал, - бросил нам боевик ещё раз. Он даже не обратил внимания на шутку охранников.
- Вперёд! - скомандовал он и пошёл первым.
За Ассайдуллой шёл Терентьев, следом Кузьмина. Я замыкал цепочку, но не долго. Откуда-то из-за кустов появился ещё один боевик и пошёл вслед за мной. Позже мне не раз придётся ходить этой же дорогой. Ходу там не больше двадцати минут, но тогда нам показалось, что путь по лесу занял часа два. Хотя, нас могли и поводить, чтобы запутать. Наконец Ассайдулла велел нам присесть в небольшую воронку и пошёл вперёд один. Ещё через пару минут он вернулся, и тогда мы вошли в лесной лагерь боевиков. Было утро 1 апреля 2000 года.
Нас встретили рыжий казах и Бислан. Этому мы обрадовались.
- Всё, Светлана Ивановна, пришли, - сказал Бислан. - Идите спать, ведь вы измучились!
Мы спустились в большой блиндаж. На нарах лежали боевики. Чуть тлела печка. Нас заставили залезть на второй ярус блиндажа. На голые доски. Но нас это не волновало. Мы отрубились, не обращая никакого внимания на неудобства.
Около восьми утра разбудили. У блиндажа на улице нас уже ждал Леча Хромой.
- Вы прибыли в места заключения, - сказал он. - Порядки здесь суровые. Порядки устанавливаю я!
- Ты! - он ткнул пальцем в Свету. - Идёшь туда, - он ткнул пальцем в конец поляны у кустов. - Оборудуешь там место для вашего костра. Будете готовить себе еду.
- Вы оба, - он показал на нас с Терентьевым, - идёте со мной за водой.
Мы вышли за водой с двадцатилитровым бидоном, который висел на толстой палке, длиной около трёх метров. Палка висела на наших плечах. До речки было метров триста. Как только вёдрами набрали полный бидон и собрались уходить, на очень малой высоте появился самолёт. Пролетая над нами, он оставил небольшой парашют, под которым висел ящик.
Леча тут же скомандовал:
- Все за мной! - он подбежал к пяти деревьям, которые стояли кругом. Между ними была некая естественная яма. - Ложись, - приказал он и показал на яму между деревьев.
Едва мы успели попадать в яму, как сверху раздался взрыв. Ещё через секунду сразу целая канонада, но уже на земле и в разных местах. Леча даже не стал прятаться. Он так и стоял у дерева.
- Узнали, сволочи, что мы пришли, - сказал он по-русски. - Знать бы, откуда узнали! Всё! Пошли обратно.
- А самолёт не прилетит опять? - спросил Терентьев.
- Я сказал, пошли! - отрезал Леча.
Нести воду на плече оказалось не очень удобным занятием. Я шёл первым. Бидон мотался и бил по заднице. К тому же, Терентьев, шедший сзади, никак не мог сообразить, что идти в ногу и придерживать бидон, гораздо легче, чем дуть щёки и мотыляться при этом из стороны в сторону.
Сам бидон, чтобы не блестел на солнце, маскировался ветками. Надежды на то, что мы пришли в место, где нет войны, давно уже развеялись. Леча повёл нас по старым блиндажам за одеждой и обувью, брошенной там. Таких блиндажей в ближайших окрестностях было три. В одном из них я нашёл подходящие для себя ботинки. В другом приоделся и обулся Терентьев. У меня, наконец, появились трусы, которые принёс из дома Саламбек Бараев - младший брат Ильмана Бараева. Он же заменил мне и брюки. Сапоги, рубашку и ватные штаны я закопал за пределами лагеря. Чтобы найти нам какие-то куртки и рубашки, Леча повёл нас на берег реки. Туда же, где набирали воду. Там, за деревьями, мы обнаружили массу брошенной одежды. Видимо, все боевики, возвращавшиеся с войны в Самашки, мылись здесь в речке, оставляли завшивленную одежду и уходили домой. Таким образом, Терентьев, Кузьмина и я получили камуфляжные куртки.
В первый же день, когда из лагеря ушёл Леча, ко мне подошёл Ассайдулла, который привёл нас в лагерь. В его руках была карта.
- Ты понимаешь, что-нибудь в картах? - спросил он.
- Кое-что, да, - ответил я.
- Здесь раньше стояла воинская часть, - сказал он. Что такое на карте обозначение "бр"?
Я не мог вспомнить наверняка, и он развернул передо мной карту. Я увидел всё сразу: и трассу Ростов-Баку, и лес, и реку Сунжу со всеми изгибами, и чёрную речку, на которую мы ходили за водой, и - главное - Самашки. До них было не более трёх километров. Изгиб реки, где мы набирали воду, был характерным и единственным на этой карте. Получалось так, что река огибала лагерь с трёх сторон. Вон дорога, по которой мы шли за водой. Она давно заросла, но была отмечена на карте и упиралась в речку чуть правее водозабора. А вон и водокачка, которую я случайно приметил утром.
- Какой значок? - спросил я Ассайдуллу.
- Вот, - тот ткнул пальцем в значок "бр" в том самом месте, где дорога упиралась в речку.
- В данном случае, "бр" - это брод, - сказал я.
- Точно, там есть брод, - подтвердил Ассайдулла. - А мы думали совсем другое.
- А вы что думали? - спросил я.
- Этого тебе знать не нужно, - сказал Ассайдулла, не понимая, что самое страшное он уже сделал, показав мне карту. И тут я лопухнулся, не выдержал.
- Вот сюда мы ходили за водой, - я показал излучину реки.
- Нет, - Ассайдулла показал место рядом, - вот сюда.
О том, что боевики подразумевали под аббревиатурой "бр", я догадался на следующий день. Утром Леча Хромой повёл нас с Длинным за кирпичами для строительства печки. Кирпичи ковыряли из разрушенного фундамента сооружений бывшей воинской части. Часть базировалась здесь лет двадцать назад.
Хозяйственного Лечу в большей степени интересовали не кирпичи, а некое таинственное сооружение под землёй. Разбирая кладку фундамента, мы обнаружили нечто, напоминающее маленькое помещение. Но, оказалось, что это всего лишь место, где просел грунт. Леча поменял место раскопок. Когда-то перед зданием была выложенная кирпичом и забетонированная площадка. Мы таскали в лагерь и куски бетона, которые позже так и не пригодились. Но Леча считал своим долгом загрузить нас тяжёлой работой и успешно справлялся с этим. Когда в поисках тайны была разобрана значительная часть площадки, я опрометчиво задал Лече такой вопрос:
- А из каких источников известно о существовании здесь подземных сооружений?
- Карта, - не задумываясь, ответил Леча. - На карте написано "бр". Это значит, здесь должен быть бункер.
Я всё понял. Видимо, Ассайдулла не решился доложить Лече о нашем разговоре. Передо мной была дилемма. С одной стороны, и мне нечего было лезть на рожон. Неизвестно, как Леча среагирует на такое разочарование. Но ведь Ассайдулла мог забыть или просто не встретиться с Лечей. Если он доложит ему после того, как сам Леча сказал мне о "бр", не миновать экзекуции. Тем более, что Леча искал всякого повода для нашего наказания. При малейшей оплошности он посылал провинившегося за палкой и бил ею по маковке его головы или по уху. Бил больно. Он знал, как это сделать. Остальным боевикам нравились эти сцены. Они противно щерились и сами норовили попробовать.
Я думал об этом, перетаскивая в лагерь два ведра, в каждом из которых было по четыре кирпича. Нужно было решиться и сказать Лече про аббревиатуру.
- Когда мы ходили в походы, - начал я, - ещё в школе, буквами "бр" обозначались броды на неглубоких речках.
Леча никак не отреагировал, но не прошло и минуты, он прекратил разбор бетонной площадки. Как только я наполнил вёдра кирпичами, он пошёл со мной к лагерю. Пока я складывал кирпичи, Леча спустился в блиндаж и вышел оттуда с картой. Рядом с ним шёл Ассайдулла. Леча подозвал меня.
- Смотри сюда, - сказал он. - Ассайдулла, покажи значок на карте.
Карта была сложена так, что на этой её части должны были быть видны и Самашки. Но Леча ладонями закрыл их. Потому он и попросил Ассайдуллу показать мне значок. У Ассайдуллы загорелись уши. Он понял свою ошибку, но молчал.
- Да, - сказал я. - Это значок брода. Вот видите, дорога. Она продолжается и за рекой. Это точно брод. Посмотрите, вдоль речки должны быть ещё такие же значки.
Леча отвернул от меня карту и поискал значки бродов. Нашёл.
- Длинный! - крикнул он. - Иди сюда!
Терентьев, который только что принёс кирпичи, подошёл к нему.
- Смотри Длинный, - Леча так же, ладонями закрывал большую часть карты, - что это за значок?
- Я не очень разбираюсь в картах, - начал Терентьев.
- Я тебя не спрашиваю, какой ты знаток карт, - зло перебил его Леча. - Что означает "бр" я тебя спрашиваю!
- Ну, если у речки, - ответил Терентьев, - то, скорее всего, брод.
- Иди отсюда! - бросил ему Леча.
Леча посмотрел на Ассайдуллу и хлопнул его картой по голове. Тот развёл руками, и что-то сказал по-чеченски. Мне же Хромой приказал нести палку. За то, что броды не оказались бункерами, я получил по маковке. Это, конечно, не так больно, как по уху. С точки зрения раба, почти приятно.
К поискам бункера Леча значительно охладел. Он ещё заставлял нас копать фундамент, но сам всё реже подходил туда. Через два дня я обнаружил люк канализации и сказал об этом Лече.
- Я думаю, что если уж здесь есть бункер, то он тоже оборудован канализацией.
Леча всё понял и полез в люк. Но боковые ответвления оказались заваленными. Больше мы не искали подземный бункер. И печку Леча строить не стал. Он нашёл для нас другую работу.
Весной Самашкинский лес насквозь пропитывается чесночным запахом. На самом деле это запах черемши. Черемша - трава, листьями несколько напоминающая ландыш. Растет в сырых местах, как правило, по берегам речек. Молодые побеги стебля отвариваются и считаются лакомством. В растении много витаминов.
Леча заставлял нас собирать черемшу. Потом ее добавляли в блюда, которые готовили для себя охранники. Мы тоже попробовали добавлять черемшу в наш скудный рацион. Черемша, безусловно, добавляла вкусу отварным макаронам, но мой желудок протестовал сильнейшей изжогой. Я вынужден был отказаться от черемши. Кузьмина довольно часто добавляла ее себе в рацион. Больше всех пристрастился к черемше Длинный. Он ее ел и и в сыром виде, и в вареном. Добавлял и в макароны, и в кашу. Страдал от этого поносом и все равно жрал. В конце концов, расстройство желудка у него приводило, пардон, к повышенному газовыделению, запах которого весьма не нравился боевикам. Конечно, газоиспускание, да еще ночью, во сне, случалось с каждым из нас, но Длинный страдал этим значительно чаще. Били же за это всех троих. Мы с Кузьминой не раз призывали Длинного прекратить в таких количествах жрать черемшу. Тщетно.
- Я хочу выжить, - повторял он. - В наших условиях черемша - единственный источник витаминов.
Вот тут он был не прав. Кроме черемши, в нашем рационе появился тутовник, ягоды которого осыпались прямо нам под ноги на площадку перед блиндажом. Мы собирали тутовник и ели. Это не возбранялось. Витамина "С" в нем было достаточно, да и неприятных последствий в кишечнике тутовник не вызывал.
Самашкинский лес - лес трехъярусный. Это хорошо заметно. Нижним ярусом выступает кустарник - в основном, орешник и тутовник. Второй ярус - деревья средней высоты: липы, дубы, грецкий орех. Третий ярус деревьев поднимается метров на сорок. Это могучие осины, буки, сосны.
Вход в блиндаж был ориентирован на юг. А сам блиндаж выкопан на невысоком взгорочке и с севера прикрыт кустарником, который тянулся до самой речки. До нее через кустарник было метров сто.
Вокруг лагеря речка делала почти петлю. Куда ни пойди, везде упрёшься в Аргун. Уже на второй день Хасан водил нас на речку помыться. Но водил не туда, где мы с Длинным набирали воду, на севере, а на юг, через раскопки бункера. Хасан сделал это для того, чтобы мы мылись по течению ниже водозабора. Уже тогда я понял, что боевики плохо представляют себе, где находятся. Мы мылись как раз выше по течению.
Пока мылись, Хасан ловил форель. Другая рыба здесь не водится. Впрочем, и форель не ловилась. В этом месте был оборудован мостик из ствола упавшего с берега на берег дерева.
Место нашего костра было определено Лечей ещё в первый день. Оно располагалось в неглубокой воронке от взрыва. Глубина её не превышала двадцати сантиметров.
Между блиндажом и нашим костром лежала покатая от блиндажа поляна, прикрытая сверху тутовником. Трава на поляне основательно вытоптана. Видимо, блиндажом и лагерем пользовались не один год. Возвышенность блиндажа над остальным ландшафтом весьма беспокоила меня. Особенно во время ночной бомбёжки. Боевики спали внизу, а мы - под самым перекрытием, которое было сделано только из одного слоя брёвен. Сверху на них была расстелена ткань-500 и насыпано около полуметра земли.
На запад от блиндажа, метрах в тридцати, был оборудован навес, стол и скамейки. Там же - место для костра. Боевики сами готовили себе еду. Хозяйственный Леча решил, что от блиндажа до кухни следует ходить по окопу.
Окоп мы с Длинным начали копать прямо от блиндажа. Толку от нашего толкания в одном месте было мало, поэтому Леча забрал Длинного заготавливать ветки для опалубки окопа. Через каждые полтора метра вдоль стенки окопа мы вбивали толстые колья, выступавшие из окопа на полметра. Сверху колья соединялись перекладинами для жёсткости. Между стенкой окопа и кольями параллельно земле протягивались длинные ветки орешника. Ветки перевязывались друг с другом верёвками, как бы прошивались сверху вниз. Получалась опалубка, которая не давала осыпаться стенкам окопа.
Когда через три дня мы закончили благоустройство этого хода на кухню, Леча придумал следующую работу. Для нужд немедленной эвакуации боевиков из блиндажа нужен был ещё один окоп - от уже построенного - к кустарнику за блиндажом.
Мы начали копать с двух сторон. Я - со стороны готового окопа, а Длинный - со стороны выхода в лес. Леча поставил перед нами задачу закончить копать к обеду. Задача вполне выполнимая. Иначе - наказание. Через два часа я решил посмотреть, много ли накопал Длинный и ужаснулся. Он откровенно сачковал.
- Александр Михайлович, - обратился я к нему, - мы будем вместе отвечать за то, что не выкопали окоп до обеда. Леча не будет разбираться, кто копал, а кто - нет.
- Ну, так, копай, - ответил он безразлично.
- А ты?! - я перешёл на "ты".
- И я копаю, - он скривил улыбку. - В меру сил.
- Я же вижу, что ты сачкуешь!
- А тебе кто запрещает сачковать?
- Значит, ты считаешь, что лучше получить по башке от Лечи, а потом копать тот же окоп под палками? Они же всё равно заставят тебя работать!
Вдруг Длинный двинулся на меня с лопатой, прижал черенком к стенке окопа и прошипел:
- Ты, сопляк, будешь за меня работать, - он брызгал слюной и побагровел. - Я твой пахан и по-другому не будет.
Я вывернулся и огрел его черенком своей лопаты. А потом ещё двинул кулаком в челюсть. Длинный опешил. Он не ожидал такого отпора, отскочил в сторону, а я двинулся на него.
- Я тебя прибью, гад, за такие слова, - полушёпотом рычал я ему.
- Подожди, остановись, - зашептал он.
Глаза Длинного бегали. Он заметил, что за нами наблюдают Асланбек и Бислан. Я стоял спиной к ним, и видеть их не мог.
- Давай, вправь ему мозги, Виктор, - без подначки и злобы говорил Бислан. - Этот уголовник зарвался. Поставь его на место.
Но Длинный в это время начал судорожно копать. Я тоже вернулся на своё место. Через час окоп был готов. Но тут пришёл Леча.
- Я слышал, - сказал он, - что вы тут что-то не поделили?
Мы молчали.
- Все вопросы, отныне, - продолжал Леча, - вы будете решать не между собой, а только через меня. А сейчас будете драться.
Боевики окружили нас и стали подначивать. Им было интересно посмотреть на драку заложников. А мы стояли дураки-дураками. Драться по заказу мы не умели.
- Если не будете драться сами, - знаете, что будет, - угрожал Леча. - Вон Ильман с Анзором уже готовят кулаки.
Словно в подтверждение этих слов Ильман пихал меня своими кулачищами.
- Давай Виктор, - нетерпеливо подначивал он, - набей морду этому еврею.
- Может правда, подерёмся, Александр Михайлович? - спросил я его и понял всю бездарность нашего положения.
Мне было жалко этого человека. Он был такой же, как я. Такой же несчастный и обездоленный. Сейчас он был мне едва ли не родным. Разыгрывать клоунов перед этими гнусными бандитскими рожами очень не хотелось.
На последнюю мою фразу все заржали. Совершенно глупая ситуация. У меня уже не осталось и капли обиды на Длинного. У него - тоже. Я читал это в его глазах.
- Драться - до первой крови, - огласил правила Леча, - или до того, как кто-то упадёт.
Делать было нечего. Из двух зол мы выбрали этот цирк. Заняли боевые боксёрские стойки. Стали легонько постукивать друг друга то по плечу, то по рукам. Но Леча и Ильман так огрели нас палками по спинам, что я понял - надо всё это заканчивать. Длинный прыгал в стойке и пару раз достал мне до уха. Я тоже попал ему в солнечное сплетение, а потом открылся и получил от него хороший удар в челюсть. Вот тут-то я не преминул воспользоваться случаем и упал. Да так удачно, что ещё и перекатился через голову. Попытался вскочить и снова сделал вид, что падаю. На всякий случай, закатил глаза. В это время Леча остановил экзекуцию. Правило было соблюдено - до первого сбитого с ног. Боевики были явно недовольны исходом схватки. Они хотели, чтобы я побил Длинного.
В обед между нами состоялся разговор, и мы с Терентьевым решили не допускать больше таких ситуаций. Это могло войти в систему и ни к чему хорошему не привело бы.
В обед ещё разрешалось пить. После обеда и до утра следующих суток - ни капли. Это была тоже инициатива Лечи. Нас загоняли на нары и запирали в наручники около восьми часов вечера. Ужина никакого не было. Сразу после захода солнца моджахеды молились и ложились спать. Спали долго, часов до восьми утра. Всё это время мы должны были сидеть на нарах. В первые дни нас ещё выпускали ночью в туалет, но боевикам было лень вставать и сопровождать нас до туалета. Вот Леча и решил, что проще нам не давать воды после обеда, а заодно и не кормить ужином. Втихаря мы, конечно, пили, но попасться за этим было чревато избиением.
Даже такие меры не спасали от мучительного ожидания подъёма. Двенадцать часов без туалета - это серьёзно. Последние два часа перед подъёмом мы уже не спали, а мучились. До туалета иногда приходилось добираться в полусогнутом состоянии, чтобы донести твёрдый, как камень, мочевой пузырь.
После того, как мы с Длинным вырыли все окопы, Леча вспомнил о том, что я делал мундштуки в горах у Мусы.
Пошла вторая неделя нашего пребывания в Самашкинском лесу. В то время, когда я не был занят хождениями за водой, заготовкой и распилкой дров, шитьём и прочими поручениями боевиков, занимался работами по дереву. Работал кухонным ножом. Сразу же в моём распоряжении появились ножницы для сверления и разворота отверстий, проволока для тех же целей и другие мелочи, необходимые для изготовления мундштуков. Но самое главное - в моём распоряжении появилось время для наблюдения за лагерем. В те немногие минуты, когда мы не были заняты работой, нас обязывали сидеть на бревне у своего костра. Сидеть спиной к лагерю. Голова опущена. Взгляд - в землю. Мне разрешалось сидеть так, как необходимо для работы. Разговаривать между собой запрещалось.
Мне уже было точно известно, где мы находимся. Нужно было выработать план побега. Стало понятно, что наша охрана бессистемна. За нами следили случайно назначенные Лечей бандиты. В лагере часто появлялись совершенно незнакомые нам люди. Один из них, чеченец, лет сорока, сидел на кухне и внимательно нас рассматривал. Второй, в тельняшке, чуть постарше, так же посматривал в нашу сторону. При этом они разговаривали и, скорее всего, разговор этот касался нас. Эти двое не были похожи на боевиков, вернувшихся с войны. У нас, естественно, возникло предположение о том, что это посредники в переговорах по нашему освобождению.
Иногда нас вдруг отводили в лес, где мы, под охраной, конечно, пережидали приход в лагерь неких гостей. Нам это нравилось, ибо никто не понукал нами в это время, не заставлял ничего делать.
После одного из таких визитов, который длился около часа, мы пошли за водой. К этому времени была выработана некая технология хождения к речке. Мы с Длинным вешали на толстую перекладину алюминиевый бидон. Длинный шел впереди с перекладиной на плече и ведром. Я - позади, придерживая бидон и стараясь идти в ногу с Длинным. Впереди нас шла Кузьмина с двумя вёдрами. Только теперь я заметил, как изменилась эта женщина. В свои пятьдесят три года она выглядела хрупким подростком. Это притом, что менее года назад на приёме в Магасе у Аушева у неё разошлась молния на юбке, и она не знала, как встать из-за стола. Светлана Ивановна была тогда, что называется, в теле.
В том обычном походе за водой я заметил и первые признаки морального опустошения Терентьева. Мы не прошли и первых ста шагов к реке, когда он потихонечку завыл. Я даже опешил, но, прислушавшись, понял, что это он так поёт. Раньше за ним пения не замечалось. Нас сопровождали два охранника с автоматами. Один из них, мужиковато-сельский Адам, сразу же среагировал.
- Длинный, дац, отставить песню, - сказал он строго.
Терентьев продолжал, как будто не слышал Адама. Тогда Адам схватил с обочины лесной дороги первую попавшуюся корягу и швырнул её в голову Длинного. От удара Терентьев пригнулся и прекратил пение.
На речке всё тоже было расписано. Я вставал на бревно, которое лежало в воде, и набирал воду вёдрами. Сначала два ведра для Кузьминой. Здесь требовался особо дифференцированный подход. Если с нами был Леча Хромой, то вёдра наполнялись так, чтобы их можно было нести, не расплёскивая. Набирать поменьше - лучше для Светы, она ещё была очень слаба после перехода из Аргунского ущелья. Но - нельзя! Леча сразу же это замечал, и я получал палкой по башке. Если с нами за водой шёл Бислан, то светины вёдра наполнялись едва ли наполовину. И то, часть пути он сам нёс её вёдра. Правда, до тех пор, пока нас не было видно из лагеря. Если же нас охраняли Ильман с Анзором, вёдра Кузьминой наполнялись всклень, доверху. Этим мерзавцам нравилось смотреть, как эта хрупкая женщина старается поднять непосильную для неё ношу, как идёт, качаясь, как обливает ноги плещущейся из вёдер водой.
Правда, когда они были не вместе, в каждом из них мелькали признаки благородства. Могло, например, последовать замечание мне: "Виктор, ты что, хочешь убить женщину?" И они лично отливали из вёдер воду. Но правилом это не было. Однажды я посмел наполнить ведро не до верху. За это получил пинка, упал в воду, а Кузьминой пришлось нести полные вёдра, едва поспевая под окриками бандитов.
Кузьмина уходила от водозабора первой, чтобы обеспечить себе фору. Мы наполняли бидон, ведро Длинного и отправлялись обратно. По пути, как правило, догоняли Кузьмину. Когда она несла воду, на неё жалко было смотреть. Картину можно бы было назвать "Непосильный детский труд".
7 апреля 2000 года. Около одиннадцати часов в лагерь пришёл Леча Хромой. Он велел мне бросить работу и идти за ним. Мы пошли в лес в сторону юга и трассы Ростов-Баку.
- Иди впереди, - скомандовал Леча, доставая пистолет из кобуры.
За поясом у него был ещё и топор. Я шёл, выполняя его команды: "правее", "левее" и прочие. Это очень неприятно - идти под пистолетом неизвестно куда и зачем. Но минут через пять Леча догнал меня и пошёл рядом.
- Давай устроим игру, - предложил он. - Я даю тебе пять минут, чтобы убежать, а потом буду тебя ловить. Но учти, буду стрелять.
Я молчал. Играть с Лечей в такие игры не хотелось.
- Ты хочешь меня расстрелять? - спросил я.
- Тебя - меньше остальных, - ответил он.
- Тогда зачем же мне бежать? - спросил я. - Может быть, переговоры по нашему освобождению уже идут?
- Ни хрена вы никому не нужны, - сказал Леча. - Вот только твоя жена и развивает бурную деятельность. Она молодец.
Мы подошли к хорошо укатанной лесной дороге.
- Стой! - скомандовал Леча.
Он подошёл к краю дороги, посмотрел в обе стороны и махнул мне рукой.
- Пошёл!
Я быстро перебежал на ту сторону, и мы пошли дальше на юг. Боевики не раз говорили нам, что весь лес заминирован. Конечно, этим они нас пугали, но в лесу действительно могли быть мины. Война. Заминировано - значит заминировано. Но я уже знал, как ходят по заминированному лесу. Мы с Лечей шли не так. Это было важно. Значит, в эту сторону можно бежать.
Лес значительно поредел. Начали появляться большие поляны. Мы свернули влево, на восток, перейдя ещё одну дорогу.
На одной из полян Леча остановился, осматриваясь. Подошёл к развесистому дубу. Здесь валялся белый шёлковый ленточный парашют, привязанный к контейнеру.
- Это такой же контейнер, - спросил я, - как тот, что выбросили на нас в первый день?
- Этот меньше, - ответил Леча.
Он отрезал стропы от контейнера и, указывая на парашют, сказал:
- Сверни и забирай.
Метрах в трехстах, мы забрали ещё один парашют для сброса кассетных бомб. Снова двинулись на восток.
- Это федералы бросали бомбы вдоль трассы, - рассказывал Леча, - чтобы хоть как-то обезопасить движение своих колонн. Они весь лес повырубили вдоль дороги, да ещё и заминировали подходы к ней. Бездари. Мы их взрываем совсем в других местах.
Я молча слушал. Такие разговоры мне меньше всего импонировали. Леча явно говорил лишнее. Мне не положено было знать ни о какой трассе.
- Обрати внимание на эту поляну, - Леча показал рукой налево.
Я посмотрел туда. Поляна имела не совсем обычный вид. Вся в колдобинах. Было хорошо заметно, что не так давно здесь росли большие деревья. Но деревьев не было, как не было и пеньков в обычном понимании, когда деревья просто спиливают. Из земли торчали острые щепы обломов. Словно некий великан обломал деревья и отбросил их в сторону. Вон они эти деревья. Ещё и листва не успела пожухнуть. Одни валяются на опушке, некоторые упали на кроны уцелевших деревьев.
- Буратино, - сказал Леча.
- Какой Буратино? - не понял я.
- "Буратино". Так называется шланг из пластита, который сбрасывается с самолёта или вертолёта и подрывается.
- Это тот, что используется для разминирования минных полей? - спросил я.
- Точно, - ответил Леча. - Только здесь он сбрасывался на людей. Вернее, федералы думали, что здесь есть люди. Толщина шланга - сантиметров восемь-десять. Впрочем, сейчас сам увидишь.
- Неужели такой взрыв ломает деревья? - удивился я.
- Не только деревья, - ответил Леча. - Срезает бетонные столбы и блоки.
Мы пошли дальше, заворачивая к северу. По дороге углубились в лес. Прошли метров триста. Внезапно Леча остановился, осмотрелся и свернул направо.
- Иди сюда, - позвал он.
Я подошёл к краю ямы, где он стоял.
- Спустись туда и разгребай листья, - приказал он.
Яма была воронкой авиабомбы. Глубина - около полутора метров. Я разгрёб листья и обнаружил под ними зелёную ткань-500.
- Отодвинь ткань, - снова скомандовал Леча.
Я раздвинул края ткани и обнаружил под ней толстый и твёрдый серо-зеленый пожарный шланг. Это и был "Буратино". Шланг свёрнут в бухту. Длина - не меньше двадцати метров. Откуда он у бандитов? И словно отвечая на мой вопрос, Леча сказал:
- Он никогда весь не взрывается. Остаются большие куски. А то и вовсе, взорвётся с краю, а всё остальное остаётся на земле.
Вдруг Леча насторожился.
- Ложись! - скомандовал он и присел сам.
С полминуты он озирался и прислушивался. Потом спустился в яму, закрыл шланг тканью и велел мне насыпать сверху побольше пожухлых листьев.
Мы перешли на другую сторону дороги. Метрах в двадцати от неё была такая же воронка.
- Возьмём отсюда, - сказал Леча.
Здесь был точно такой же схрон "буратино". Под листьями и водонепроницаемой тканью лежала бухта шланга, состоящая из нескольких кусков, метров по пять, семь. Леча протянул мне топор.
- Руби!
- Что рубить? - не понял я.
- Шланг руби!
- Но он же взорвётся! - я испугался.
- Руби здесь, я тебе сказал! - Леча указал место.
Я осторожно пристукнул топором по шлангу, не оставив на нём даже следа от удара.
- Дай сюда! - Леча отобрал у меня топор и, как следует, ударил по шлангу.
Я отпрянул в сторону.
- Не бойся, - сказал Леча. - Он просто так не взрывается.
Лече пришлось нанести ударов двадцать, прежде чем он смог полностью перерубить шланг. На срезе, в центре, выделялся ярким оранжевым цветом детонирующий шнур, толщиной около двух сантиметров. Вокруг него - серый пластилин пластита.
- Забирай этот кусок, - сказал Леча.
Длина шланга составила около трёх метров. Леча отрубил ещё один такой же. Мы вместе замаскировали схрон и с этими двумя кусками "буратино" пошли обратно.
Чтобы удобнее было нести шланг, Леча свернул его в бухту и надел себе на шею. Я сделал то же самое. Шланг весил килограммов двадцать. Парашюты я положил на плечи, чтобы шланг меньше тёр шею. Леча заметил это.
- Дай мне один парашют, - он тоже подложил его под шланг. - Покажи, в какой стороне лагерь?
Вот уж это я знал точно. Ориентироваться в пространстве меня научила авиация, но показывать это не стоило. Я покрутил головой и ткнул пальцем в сторону запада, хотя лагерь был почти на севере.
- Хорошо, - сказал Леча.
Возвращались почти тем же путём. Видимо, Леча специально не шёл точно так, как мы шли к схронам. Хотел меня запутать. И это радовало. Значит, есть надежда на освобождение. Все тайны выдают только обречённым.
После обеда мы наблюдали страшную картину варварского обращения со взрывчатым веществом. Леча набивал пластитом оболочку гаубичного снаряда. А перед этим он вскрывал его, вытапливал на костре тротил, да ещё и заставлял меня ассистировать.
А набивал он снаряд так. Набрасывал внутрь куски пластита и утрамбовывал их железкой. Да не просто так, а изо всех сил ударяя по ней обухом топора. Знать бы ему тогда, что эта бомба и взорвёт блиндаж.
Остатки пластита он велел мне прикопать и никому не рассказывать где.
- Возьми немного себе, - сказал он. - Очень хорошо разводить костёр.
В этом я убедился в тот же вечер. Ужин себе мы, естественно, не готовили, но разводить костёр для боевиков уже вошло в мою обязанность. К вечеру пошёл дождь. Я попытался развести костёр от бумаги, но он не занимался. Тогда вспомнил о пластите. Принёс кусочек. С опаской поджёг. Он вспыхнул ярчайшим пламенем и костёр, наконец, разгорелся. С тех пор я никогда не расставался с пластитом, таская кусочки в кармане.
9 апреля 2000 года. С утра в лагере начинают скапливаться боевики. Впервые с 30 марта появляются Руслан и Муслим Бекишевы. Леча потащил меня по заброшенным блиндажам, где мы нашли несколько старых замшелых башмаков. Велел расшить их, и из кожи изготовить ножны для его кинжала. В моём арсенале появились нитки, иглы, шило и прочий сапожный скарб. Правда, шило пришлось изготовить из гвоздя, но зато я заимел несколько надфилей и напильников.
Вокруг нас крутились незнакомые молодые чеченцы. Они впервые видели заложников. Им было интересно. Один, самый наглый, красуясь перед остальными, подошёл к нам поближе и скомандовал:
- Встать!
Мы встали. Я встал чуть позже, потому что пришлось сначала отложить шитьё. Юнцу это не понравилось. Он подошёл ко мне.
- Ты почему не исполняешь команду, русская морда?!
Он неожиданно ткнул меня в живот. Я согнулся, задыхаясь. В этот момент юнца окликнул Леча. Что-то сказал ему. Тот отошёл в сторону.
- Виктор, работай, - сказал Леча.
Юнец подошёл к Длинному и стал измываться над ним. Он заставлял его бегать на месте, отжиматься, приносить палку, как собака. Сволочь.
Этого юнца тоже звали Лечей. Лечей-младшим. Старшие братья уже воевали, а ему пока не пришлось. Он пытался наверстать это издевательствами над нами, и ему очень нравилось.
Около полудня в лагере появился Кюри Ирисханов - амир самашкинских бандитов. К этому времени Масхадов произвёл его в бригадные генералы и назначил командующим юго-западным фронтом. Все в лагере стали как-то пониже ростом в его присутствии. Он всем улыбался, шутил, но сразу чувствовалось, что именно он здесь главный.
Я возвращался на место из блиндажа, когда Кюри меня окликнул из толпы боевиков.
- Привет, Виктор! Слушай, там возле туалета я забыл свой пистолет. Принеси его, пожалуйста.
Все сразу же притихли. Краем глаза я увидел, как Ильман схватился за автомат. Как ни в чём не бывало, я пошёл в сторону туалета. Это метров пятьдесят вглубь леса. Я услышал, как щёлкнули два предохранителя автоматов. Боятся. Что это? Провокация? Вряд ли. На Кюри не похоже.
Деревянная кобура Стечкина - она же приклад - висела на ветке дерева рядом с толчком. Я осторожно, за перевязь, снял пистолет с ветки и на вытянутой вперёд руке понёс по тропинке к лагерю. Услышал, как медленно отъехал и встал на место затвор одного из автоматов. Боятся. Так, на вытянутой руке, я и отдал пистолет Кюри.
- Спасибо, - сказал он и оглядел боевиков, словно говоря им: "Вот видите, что я вам говорил!"
Ильман в стороне передёрнул затвор, поднял с земли выскочивший патрон и сунул его обратно в магазин. Кюри, усмехаясь, что-то сказал ему. Тот среагировал, нервно швырнув на землю автомат.
10 апреля 2000 года, понедельник. Утром в лагере появляется первая смена охраны - группа Джандуллы. Это сам Ибрагим, Хасан, Ильман, его младший брат Саламбек и Анзор. Они приносят с собой запас хлеба и продукты. Мне лично - десять пачек "Примы". Леча, который встречал их, распределяет продукты. Нам - отдельно, по норме. Мы с завистью смотрим на банки сгущённого молока - обязательного в рационе моджахедов. Красные бутылочки соуса "Чили". Сигареты "XXI век". Сахар для нас Леча отмеряет ложками.
Анзор сразу же начинает обустраивать себе турник, закрепив между двух деревьев железную трубу. Терентьев два часа драил её ножом от ржавчины. Рядом с турником они сделали скамеечки для качания пресса. За день Анзор тренировался четыре раза. Как правило, каждая тренировка заканчивалась боксом с избиением меня или Терентьева.
Походы за водой мы производили бегом. По крайней мере, до реки с пустыми вёдрами и бидоном. Тогда я впервые увидел, как передвигается по лесу Ильман. Мы вышли за водой. Только отошли от лагеря, как Ильман скомандовал:
- Стой!
Он шёл сзади. В мгновение, я даже не успел заметить этого, он оказался метрах в десяти впереди нас. Ильман приложил к ушам ладони, сделав такие локаторы, медленно поводил головой и тихо скомандовал:
- Присесть всем. Бидон - под дерево. Длинный, сядь на бидон и прислонись к дереву. Вот так. Вы - тоже, - он обратился к нам с Кузьминой, - присядьте у деревьев.
Только теперь я услышал гул двигателя вертолёта. Ильман и Саламбек тоже подошли к деревьям. Через несколько секунд прямо над нами с рёвом прошёл "крокодил". Следом за ним - Ми-8 и ещё один Ми-24. Ильман снова встал в стойку, прослушивая лес, потом сказал: "Отбой" и мы пошли дальше.
Больше всего Ильман любил жрать сгущёнку. Он сосал её из банки почти непрерывно. Его упрекали за то, что он всех объедает, но это не помогало.
Вечером, когда нас загоняли на нары и запирали в наручники, Анзор затягивал молитву неожиданно высоким голосом.
Леча Хромой на ночь не оставался, но появлялся в лагере каждый день. Из ленточных парашютов он заставил меня сшить два гамака, которые мы с Длинным повесили между деревьев. Когда утром выходили из блиндажа, Леча неизменно лежал в гамаке. Лежал даже тогда, когда лес обстреливался миномётами. Для того чтобы реализовать все его заказы по шитью, скорняжным работам и изготовлению мундштуков, у меня не хватало дневного времени. Тогда Леча решил поднимать меня на час раньше. Этому я обрадовался. Я мучался удержанием мочи на час меньше остальных. Когда Леча меня поднимал, часовой у входа в блиндаж отправлялся спать. Мы оставались с Лечей вдвоём. Он в гамаке, я - у костра на своём рабочем месте. Мне казалось, что Леча спал. Рядом со мной лежал топорик. Мысли мои сразу же заработали в совершенно определённом направлении. Лечу - топориком по башке. Забираю пистолет и гранату, что у него на поясе. Расстреливаю всех боевиков в блиндаже - и уходим. Правда, Длинный и Кузьмина прикованы наручниками к брёвнам, но это можно быстро решить. Тем же топориком перерубить трос. Надо взять с собой хлеба, продуктов и оружие. Длинному оружие давать нельзя. Неизвестно, по кому он его будет применять. Можно просто уйти отдельно от него. А он - как хочет.
Нужно было проверить, как крепко спит Леча. Решил провести опыт на следующий день. По пути от блиндажа на своё место намеренно обронил нож. Минут десять я был занят прокалыванием дырок в коже, чтобы потом прошить её дратвой. Когда же мне действительно понадобился нож, я сделал вид, что ищу его. Потом отыграл сцену: мне хочется спросить у Лечи разрешения встать и поднять нож, но я не хочу тревожить его сон. Всё. Сыграно. Я встал и двинулся за ножом.
- Ты куда? - не открывая глаз, спросил Леча.
- Нож обронил, - я показал на нож.
- Хорошо, - сказал Леча. - Только надо спрашивать разрешение.
- Не хотелось тебя тревожить, - сказал я.
- Спасибо, - ответил он. - Я никогда не сплю.
После общего подъёма моё рукоделие на время прекращалась. Нужно было идти за водой, разжигать два костра, поливать воду из бутылок умывающимся боевикам, пилить дрова с Терентьевым и шипеть на него, когда он сачковал. Если сначала мы пилили дрова на козлах, то теперь - прямо на земле. Так по лесу меньше разносились звуки. Мы вынуждены были стоять на коленях. До сих пор с коленями мучаюсь.
Если выдавались свободные минуты, я отправлялся выполнять заказы, а Терентьева заставляли качать гамак, в котором возлежал кто-то из боевиков.
В последний день дежурства, в воскресенье, когда Лечи уже не было в лагере, Ильман с Анзором устроили игру. Они посадили Терентьева в гамак и стали раскачивать. В конце концов, раскачали так сильно, что он вылетел оттуда. Очумевшие от своей дури, эти изверги снова запихнули Длинного в гамак и стали раскачивать ещё сильней. Терентьев с ужасом в глазах вцепился в гамак, стараясь удержаться. Я мысленно благодарил Лечу за то, что он дал мне срочную работу по изготовлению курительной трубки. Поэтому меня и не трогали. Вдруг от глухого удара содрогнулась земля. Оборвалась одна из верёвок гамака. Терентьев рухнул на землю. Дикий хохот сотрясал лес, но внезапно затих. Ильман с Анзором подскочили к Длинному. Тот не шевелился. Они стали похлопывать его по лицу, а когда тот очнулся, пинками подняли его. Они его так и пинали, пока он пытался починить гамак. Потом позвали меня помочь ему и тоже пинали за то, что верёвка оказалась не достаточно прочной и перетёрлась не вовремя. Угомонил их пришедший в лагерь Джандулла. Только он мог удержать этих негодяев. Хасан не принимал участия ни в одной экзекуции над нами. Он частенько пререкался по-чеченски с Анзором и Ильманом. Насколько мы понимали, он призывал их к порядку. Но толку от этого не было.
17 апреля 2000 года. Рано утром из лагеря ушли наши мучители - группа Джандуллы. На смену заступили люди Лечи Хромого: Адам, Ходжи, Муслим и Лёма. Леча отмерял нам продукты на неделю. На той - сахара хватило только до пятницы. Леча не насыпал ни ложки сверх того, что положено по им же установленной норме. Утренний чай с сахаром укрепил наши силы.
Вода, заготовка дров. Всё, как прежде. Леча пробует раскурить только что сделанную мной трубку. Это такая классическая прямая капитанская трубка. Основа - из бука. Сама трубка - из сам не знаю чего, но дерево прочное, и, главное, в центре рыхлая основа. Без неё мне бы не удалось сделать такое длинное отверстие. Следующий заказ - сделать такую же, но с косой трубкой. Держа её во рту, основа должна быть ниже уровня рта. Кроме того, трубка должна быть в два раза длиннее.
Длинный потребовал разделить сахар на три части и одну - отдать ему. Кузьмина прочитала мораль по этому поводу. Я пытался не вмешиваться в их перепалки, хотя был, в основном, на стороне Кузьминой. Почему "в основном"? Потому, что начал замечать предвзятость её отношения к Длинному. Она определила для себя врага и добросовестно гноила его. Я не понимал, как это соотносится со справедливостью, за которую она так ратовала.
Почти каждый день Леча забирал нас на берег собирать черемшу. Мы выбирали только молодые побеги. Чесночным запахом пропах весь Самашкинский лес. Мы пробовали и сами отварить черемши. Так себе, никакого особенного вкуса - трава и трава. Длинный постоянно добавлял свежую черемшу в вермишель "Макфа", пока не злоупотребил до поноса.
С новой сменой было как-то спокойнее. Мужиковатый Адам был суров со всеми, спокоен и простоват. Ему тридцать лет, женат и собирается завести себе вторую жену. Ходжи 23 года, воевал ещё в первую войну. Любит рассуждать на религиозные темы. Муслиму только 18 лет. Ранен в шею в Аргунском ущелье. Смешливый, но принимает наркотики, и тогда - жестокий с нами. Лёма - младший брат Аслана Шедеровского. Ему чуть за двадцать, но он - самый тихий из боевиков. Лёма женат и мечтает о второй жене. Его все подкалывают по этому поводу. Он не обижается.
Каждый день в лагере появляется Леча-младший. Иногда остаётся на ночь. Красивый такой типчик, но из ранних. В группу Лечи формально не входит, но наравне со всеми водит нас за водой, за дровами и бьёт, конечно.
Леча Хромой взял себе в привычку приносить в лагерь сборники кроссвордов и разгадывать их. Обычно он располагался в гамаке и приказывал Длинному или Кузьминой себя качать. Потом вслух читал вопрос, если сам не знал правильный ответ. Мы отвечали. Хоть один из нас, знал правильный ответ. Леча-младший решил усовершенствовать процесс. Если сразу отвечаешь правильно, тебе ничего не будет. Если с первого раза не ответил, 5 палок. Не ответил со второго раза - десять, ну, и так далее. Он лично стучал палкой по нашим головам.
Леча Хромой приветствовал такое начинание. Разгадывание кроссвордов превращалось в экзекуцию, а для боевиков - в цирк. Леча-младший не знал, куда бы ещё приложить себя. При походах за водой он заставлял меня петь "Сиреневый туман". При этом он обязательно подскакивал ко мне и ударял палкой по уху со словами "громче" или "чего орёшь!". По наущению Ильмана, он как-то перед обедом отвел нас с Длинным в лес. Ладно, тогда пошёл ещё и Ходжи. Леча-младший нашёл толстую палку и протянул её мне.
- На, будешь наказывать Длинного!
- За что? - спросил я и тут же получил этой палкой по спине.
- Длинный! - заорал Леча. - Возьми палку и накажи Виктора за то, что задаёт вопросы.
Терентьев стоял, не двигаясь. Ситуация была как раз такая, что и при нашей драке. Мы обсуждали её и решили, что поддаваться на такие провокации нельзя. Но я думал, что будет ещё хуже, если нас будет избивать сам Леча младший. Он был слишком распалён. Поэтому я сказал:
- Александр Михайлович, бейте меня. Всё равно же заставят.
Тот нехотя взял палку и ударил ею меня по спине. Слабо ударил.
- Ещё бей, Длинный! Сильнее бей! - кричал Леча-младший.
Длинный ударил ещё раз. Я напряг мышцы в месте удара. Нормально. Терпимо. Только бы Леча скорее успокоился. Но тот только свирепел.
- Я убью тебя, Длинный! - орал он, схватил ещё одну палку и бросился избивать Терентьева. Потом перешёл на меня. Опять на Длинного. У этого змеёныша изо рта брызгала пена. Он что-то кричал. Ходжи стал оттаскивать его от нас, но тот не унимался. Только окрик Адама заставил его прийти в себя. Мы возвращались в лагерь под исполняемый мною "Сиреневый туман". Из глаз непроизвольно текли слёзы. Теперь уже Адам был взбешён тем, что я пою. И снова избиение палками. Бил лично Адам. Причём всех нас, включая Кузьмину. Бил сильно и долго. Он и сам, наверное, не понимал, за что бьёт, но вошёл в раж. Леча младший опять подскочил и хватанул меня по спине огромной дубиной. Я упал. С тем же рвением он хватанул Длинного.
Нас оставили без обеда. Я долго не мог работать по дереву. Дрожали руки. Вечером перед отбоем нам объявили, что за плохое поведение мы заработали палки. Кузьмина двадцать ударов палкой, я - сорок, Терентьев - восемьдесят.
Оказалось, что классическое наказание палками не так уж и страшно. Бьющий не должен отрывать локтя руки, в которой зажата палка, от тела. Удары получаются не сильные. При этом нельзя бить по одному месту. Наказующий распределяет удары по всему телу и ногам. Это наказание, скорее обидное, чем больное.
После молитвы, когда мы уже пристёгнутые сидели на верхних нарах, Ходжи требовал песню. Я пел "Эх, дороги!". Пытался петь с чувством. Им это нравилось, но, самое главное, после этого они успокаивались и оставляли нас в покое.
Ночью мы просыпались от обстрелов. Взрывы сотрясали землю, даже если снаряды взрывались далеко. Обстрелы, как мне кажется, были плановыми. Иногда при обстреле часовой спускался в блиндаж. Вот тогда становилось гораздо страшнее. Значит, обстреливался наш участок леса. Взрывы не были громче, они скорее, становились резче. На подлёте снаряда я пытался мысленно перекреститься и обращался к богу - последней инстанции, выше уже некуда. Под утро обстрел прекращался. Лес не обстреливали очень редко. Пожалуй, только во время проведения в лесу спецопераций федеральными войсками. За время пребывания в Самашкинском лесу таких дней было пять. Мы специально считали их.
В начало
